Тайные тропы войны с раком
По которым идут психологи.
Служба психологической поддержки при Областной ДКБ №1 помогает маленьким пациентам онконцентра и их родителям бороться с тяжелой болезнью. И этот вклад не менее, а порой и более важен, чем сам лечебный процесс.
Осуществить идею службы психологической поддержки удалось при помощи благотворительного фонда "Дети России". На эту мысль екатеринбуржцев натолкнул подобный проект, реализованный в Москве.
Центр детской онкологии и гематологии ОДКБ №1 стал первопроходцем в регионах России. О накопленном опыте рассказала один из инициаторов создания и руководитель службы психологической поддержки Татьяна Зискелевич.
- Татьяна Александровна, давайте вернемся к истокам - как началась ваша работа?
- На одном из профессиональных семинаров я смогла увидеть работу столичной службы психологической поддержки при детской онкологической больнице. Работа московских психологов произвела на меня неизгладимое впечатление, и начались попытки найти возможности, чтобы что-то подобное появилось и у нас, в Екатеринбурге.
Видимо, необходимость создания нашего подразделения была очевидна не только мне. И в нужный момент именно меня порекомендовали как специалиста руководителю Отдела детской онкологии и гематологии. Мы с Ларисой Геннадьевной Фечиной встретились и очень долго беседовали. В итоге нашего разговора ее запросы совпали с моим предложением.
Я начала консультировать пациентов в мае 2011 года, и первые 8 месяцев мы с коллегами работали бесплатно. Благодаря тому, что началось сотрудничество с Благотворительным фондом "Дети России", у нас появилось необходимое финансирование и служба начала функционировать в полную силу.
- Какие задачи в развитии службы Вы видите?
- У нас есть мечта – посмотреть, как работают за рубежом. Насколько я знаю, есть две наиболее развитые психологические службы в детских онкологических отделениях: одна в Израиле, а другая – в США, в клинике Сент-Джуд штата Мемфис. Там есть психологи, социальные работники, педагоги, няни-воспитатели.
Это наш ориентир... Нам пока приходится быть где-то психологом, где-то няней-воспитателем, где-то педагогом. Иногда мама больного ребенка просит: может вы с ним поиграете, а я хотя бы на улицу выйду. И это тоже вариант психологической помощи. Мама, которая здесь пробыла две недели и очень устала, за час, пока я работаю с ребенком, просто погуляет вокруг клиники, переключится и вернется со свежими силами.
У меня иногда спрашивают – детский психолог, чем же он работает?! Игрушки? Книжки? Фокусы показывает? На практике бывает по-разному: ты поднимаешься на четвертый этаж, где дети лежат в стерильных боксах, на тебе перчатки, костюм, бахилы, маска. Ничего с собой принести нельзя, и работаешь только глазами, голосом.
Или, например, сегодня я работала с ребенком в трансплантации. Он лежит с мамой в закрытой палате, и туда не пускают даже папу. А меня пустили. Значит, по мнению врачей, это важно.
- Были ли случаи, когда Вы особенно остро чувствовали необходимость своего участия в выздоровлении пациента?
- У меня даже мурашки побежали, я вспомнила этот случай. Для меня это был переломный момент. Одними из моих первых пациентов были мальчик два года с небольшим и его мама. Я их про себя называла "мама Кенгуру и крошка Ру", как из Винни-Пуха, потому что малыш все время сидел у мамы на руках, обнимая ее, и постоянно был в маске, я даже не видела его лица. Видимо, они долго и тяжело лечились и вот только-только вышли на поддерживающую терапию.
Мама пришла ко мне не столько за помощью для ребенка, столько для себя. Уровень тревоги был такой, что она просто не могла его выносить. Она понимала, что своей тревогой привязывает ребенка к себе. Малыш начинал выздоравливать и ему, несмотря на недавнюю болезнь, нужно было начинать входить в детский коллектив. А он этого не делал, даже в отделении не отпускал маму ни на шаг, и не хотел общаться ни с кем из детей совершенно.
Первые три месяца они ко мне приходили регулярно. Все это время я не слышала его голоса. Он просто сидел у нее на руках. Мама разговаривала о своих чувствах, о втором ребенке, который обделен ее вниманием, о том, как они лечились, она просто изливала душу.
Лишь через полгода впервые заговорил сам малыш – первый раз сказал "здравствуйте". Еще через какой-то промежуток он снял маску. Примерно через год после начала нашей работы они пришли на очередной сеанс. Меня еще не было, и они сидели в коридоре у кабинета, на стульчиках.
Услышав что кто-то приближается, мальчик выглянул из-за ее плеча. Узнав меня, побежал навстречу. Затем взял меня за руку, и мы вместе дошли до кабинета. Для меня это была самая настоящая победа…как в книге "Повесть о настоящем человеке". Это были первые шаги моего маленького пациента в большой мир, и там было безопасно…
- Наверное, чаще всего вам приходится работать именно с мамами малышей?
- Ко мне много запросов на семейную терапию, и я рада, что приходят не только мамы, а приходят папы и папы с мамами. Работаем также с опекунами детей, бабушками и дедушками.
Бывают ведь и такие ужасные ситуации, когда от ребенка отказываются родители после объявления диагноза… Хорошо, когда получается решить какие-то семейные проблемы, может быть, просто помочь людям эмоционально высказать то, что у них наболело.
- Среди ваших коллег наверняка не бывает случайных людей... Что нужно, чтобы войти в вашу непростую профессию?
- Для того, чтобы работать в клинике, нужно иметь квалификацию клинического психолога, знать специфику того, с чем мы можем столкнуться, хотя бы с точки зрения медицинской психологии. Не всякий человек сможет и захочет здесь работать. Нужно иметь особые внутренние установки, внутреннюю систему ценностей.
На мой взгляд, очень важно то, что у нас всех есть собственные дети, семьи, которые нас поддерживают. Как профессионалы мы сотрудничаем с супервайзерами, психологами, которые помогают нам переживать, перерабатывать наши проблемы, возникающие в процессе работы в Центре.
У меня есть личный психолог-супервайзер, с которым я встречаюсь дважды в неделю. Аффект, который здесь появляется, может быть очень негативным, особенно в тех случаях, когда рецидивирует или погибает пациент. С такими чувствами справиться сложно. Этот аффект, переданный одному человеку, должен быть передан кому-то еще. Если передать его по цепочке, он рассеивается.
Важна в нашей работе и поддержка коллег – с ними можно поделиться, поговорить, элементарно пожаловаться. Как-то я провела семь часов в непрерывных консультациях. Это очень тяжело - и физически и эмоционально. Я могу просто позвонить коллеге и сказать: "Я так устала, мне так тяжело". Он, совсем не по учебнику, не по книжке, скажет: "Бедная ты, бедная". И мне станет легче.
- Наверняка есть случаи, когда все учебники психологии, справочники, советы специалистов бессильны… Что Вы делали, какие слова находили?
- Буду лукавить, если скажу, что не бывало. Был, например, такой случай: приходит ко мне подросток и говорит, пользуясь правилами конфиденциальности нашей беседы: "А я лекарства уже неделю не пью". И я понимаю, что, с одной стороны, врачам сказать ничего не могу, а с другой, что ребенок может себе нанести вред. В этой ситуации я не могу себя вести как умный психоаналитик и говорить "да, да, а что бы для вас значило то, что вы не хотите принимать эти лекарства?" и не могу как врач уговаривать.
Я понимаю, что ребенок мне доверяет, и он хочет увидеть мою реакцию, мои действия. Я понимаю, что книжка здесь не поможет, и я начинаю с ним договариваться как человек с человеком. Я пытаюсь объяснить ему ситуацию и свою позицию в ней.
Пришлось даже в каком-то смысле торговаться. Я сказала: "Ты должен принять лекарства, потому что мне важно, чтобы ты их принимал". Он ко мне прислушался, потому что я убедила его, что именно для меня это важно. Не для психолога Татьяны Александровны, не для медицинского работника, а именно для меня, для его друга, которому его судьба небезразлична.
- Есть ли у нас в стране, на Ваш взгляд, перспективы в развитии подобных служб?
- Не так давно я читала студентам Восточно-европейского института психоанализа курс лекций по проективным методикам. Когда они узнали, где я работаю, проявили большой интерес. Чаще всего, когда люди, даже мои коллеги, узнают, где я работаю, мало кто из них говорит "ой, здорово, я так же хочу". Чаще всего дистанцируются со словами "вы молодцы, я бы так не смог".
Благодаря руководству и коллективу ОДКБ №1 и Благотворительному фонду "Дети России" у нас есть опыт построения структуры службы психологической поддержки. Я бы вложилась в то, чтобы создать нечто похожее в другом городе. В Санкт-Петербурге есть Центр детской онкологии и гематологии им. Раисы Горбачевой, но психологической службы, насколько мне известно, пока там нет.