Екатеринбургский отшельник Олег Ягодин

Разговор за кулисами.

Обычно это выглядит так: Олег Ягодин – парень в татуировках – выходит на сцену с коронным мрачным выражением лица и в определенный момент выводит диалог с залом в искренность какого-то недостижимого, 80-го уровня.

Больше 15 лет в театре, все это время – с Николаем Колядой, у которого стал одним из самых ярких актеров Екатеринбурга. Несмотря на известность и признание (звание заслуженного артиста, премия имени Андрея Миронова) Ягодин остается в стороне от "центровой" тусовки по принципу "мир ловил меня, но не поймал".

Его "черный ящик" надежно защищен от посторонних, но в разговоре актер и фронтмен группы "Курара" все же выдал "Уралинформбюро" несколько явок и паролей – о жизни, смерти, прелестях театра и ужасах кино.

– Начну с вашего любимого – про гениальность...

– Да, обожаю, когда про гениальность говорят.

На репетиции нового спектакля "Дурак и дурнушка", режиссер Александр Вахов

– Режиссер Андрей Прошкин сказал, что для него вы – этакая гремучая смесь Миронова с Малкольмом Макдауэллом, он это, правда – о внешности. А, например, в "рейтинге" художника Свердловского театра драмы Владимира Кравцева сначала идет Высоцкий, а потом сразу вы. Он говорил, что у вас схожий талант – жить как бы на сверхскоростях, против течения.

– Морщится.

– Ну, дорогого же стоит такая оценка?

– Дорогого, дорогого, но это все ерунда, это все неправда, мне кажется. Я не буду верить и не поверю в это никогда. В гениальность, инопланетность… Миронов, Высоцкий, Макдауэлл.

Честный человек – вот он идет, ну, не то чтобы против течения или по течению… Честный человек (пауза), он все время на взводе, хоть этого и не хочет, … [блин]. Вот я сейчас на взводе – презентации, организация (группа "Курара" готовит презентацию нового альбома "Кафка", здесь и далее – прим. ред.)… Мы тут задружились с Аграновичем (Алексей, актер, режиссер, продюсер). Он любит цитировать притчу об игре в шахматы с голубем. Человек сел, напротив – голубь. Человек сделал ход пешкой. А голубь крыльями замахал, нагадил, фигуры раскидал и улетел – и он считает, что прав, потому что он ведь победил. Вот такая же у меня ситуация. Очень много приходится играть в шахматы с голубями.

Олег Ягодин и Ирина Плесняева. "Дурак и дурнушка", режиссер Александр Вахов

­– Возвращаясь к разговору: не пытались вас от Коляды переманить?

– Да, были попытки.

– Расскажите.

– Сколько стоят ваши актеры? – спрашивают у Николая Владимировича.

– Через него подкатывали, значит?

– И не только (смеется). Меня приглашали недавно в какой-то камерный спектакль поиграть в театре Вахтангова (Москва) на двоих с кем-то там, с какой-то актрисой. Но я играю в нашем театре. У меня нет каких-то амбиций, понимаете, да? Вообще никаких.

– Только что закончились гастроли "Коляда-Театра" в Москве, которые стали уже традицией. Как вас принимали? Полные залы?

– Полные залы, да. Хотя первые три дня почему-то были не очень полные. С раскачкой, но потом, я уже не помню, на каком спектакле, – наверное, на "Оптимистической трагедии" (спектакль по пьесе Всеволода Вишневсего, премьера 2019 года), – прямо взорвало. Сразу народ повалил.

– Сейчас, я так понимаю, люди меньше стали уходить со спектаклей? Раньше, бывало, ведь, что целыми рядами уходили.

– Ну, меньше, да.

– При этом вы говорили, что такие уходы – это, наоборот, какой-то особенный для вас знак, такая пощечина общественному вкусу.

– (Смеется.) Уже давно мы не занимаемся пощечинами. Это всем людям свойственно – все мы растем, умнеем. Да и сейчас сложно удивить кого-то пощечинами…

– Вот у Янковского как-то спросили: что вами движет в вашей работе? Он ответил: желание нравиться женщинам.

– (Мрачно.) Я уже давно не хочу нравиться женщинам. Совсем. Не хочу. Были с этим проблемы, ну реально, уже просто стали одолевать. Бедные девочки, зацикленные на какой-то идее, – это ужасно. Поэтому я сейчас выхожу на сцену и думаю: вот бы мне не нравиться женщинам. И вообще бы никому не нравиться. Нет, я вообще ни о чем не думаю, некогда мне думать. У Янковского, наверное, денек был впереди – там, посидеть, подумать. А у нас сегодня отменили репетицию, внеплановый выходной – уже хорошо.

– У вас есть ощущение развития в театре? Или такой задачи вообще нет – "путь важнее цели" (цитата из песни "Февраль" из нового альбома "Курары")…

– Что цель? Цель – ерунда. Развиваюсь я или нет? Я просто взрослею, вот и все. Хотя, конечно, что ни роль – всегда какой-то толчок.

– От "Коляда-Театра" можно ждать каких-то новых форм, вы ищете это?

– Ну, как? "Ричард III" не новый? Или, там, "Оптимистическая трагедия"?

– У Коляды же, как правило – он берет классику и уводит ее в иронию, насколько это вообще созидательная энергия?

– Созидательная абсолютно, совсем другой смысл открывается.

– А от стеба не возникает усталости?

– У нас ведь чистого смеха нет, чтобы только смешно и все. Ни одного спектакля такого, во всяком случае, таких, где я занят. Смех всегда превращается в трагедию. Как в жизни.

Репетиция "Дурак и дурнушка" (по пьесам Николая Коляды "Масакра" и "Театр"), премьера состоится 11 апреля

– Расскажите о периоде, когда вам пришлось бомжевать. Что это было? Это, я так поняла, где-то в Москве все происходило.

– (Смеется.) Да. Это как раз период, когда начались "Шаманны" (группа трансформировалась в "Курару"), когда я перешел в Театре драмы на разовые роли – период между "Ромео и Джульеттой" (2001) и появлением "Коляда-Театра" на Ленина, 69 (2004). Я играл по два спектакля в месяц в Драме и ездил к девочке в Москву. У нас были очень хорошие отношения. Я тогда был должен всем денег, и все меня хотели за эти долги побить. С тех пор я дал себе зарок никогда ни у кого не занимать – жить на сто рублей, но пусть это будут мои сто рублей. Я вообще очень аккуратно отношусь к деньгам с тех пор.

"Ромео и Джульетта" Ромео – Олег Ягодин, Джульетта – Ирина Ермолова, 2001. Фото В. Пустовалова/Петербургский театральный журнал

В итоге мы все-таки раз…сь [разругались] с девочкой, а денег на дорогу обратно не было. Я был мощно угашен со всех концов, и пошел на три вокзала (Комсомольская площадь). Время было еще такое – там все спокойно лежали, ночевали, нормально. Разговорились – среди этих людей есть в прошлом профессора – они показали: туда не ходи, там тебя [ждут большие неприятности], не стоит… Я тут же поел. Денег на билет насобирал за сутки.

– Этот опыт на сцене потом что-то дал?

– Ну, конечно. Актер – это вообще опыт. Это в принципе главная валюта и оружие актера – и ты сам, и то, что ты чувствовал. Есть что вспомнить – все, проблем нет, текст только выучить и больше ничего не надо, ну, и читать побольше.

– Я вижу четкую параллель: вы и Борис Рыжий...

– Ну, блин. Это Вася Сигарев (режиссер, сценарист, ученик Николая Коляды) сказал, когда я даже не знал толком, кто такой Борис Рыжий. А Вася выпьет и любит читать его наизусть, он очень круто это делает. Не-не, Рыжий – посложнее и покруче меня. Я – попроще, попримитивнее.

– Сигарев меня опередил, но мысль закончу. У Рыжего: "Жизнь – суть поэзия, а смерть – сплошная проза/Предельно траурна братва у труповоза" и так далее. Он часто так работает: берет ужас бытового, обычной жизни и выводит это во что-то запредельно высокое. Коляда, кстати, ведь тоже в этом направлении движется. И у вас и судьба, и творчество – про это.

– Это Урал, детка! Нормально (смеется).

– То есть опыт 1990-х, когда, как вы говорили, или убивать, или воровать, или самому погибнуть, берете и материализуете на сцене или в текстах, если о "Кураре" говорить.

– Нельзя это сводить только к 1990-м. Я то же самое видел в 1980-х, когда мне было 10 лет, и то же – в нулевых. Меняется картинка – дома, стеклопакеты на окнах, но люди все так же месят друг друга. В 1990-х это просто как-то открылось, никто не стеснялся уже это делать в открытую.

Я никогда не забуду картину, когда я выхожу в 5 утра, лето, светает, а по двору бежит старичок, чуть ли не с орденами. А за ним едет машина, где гашеные ребята бритые, преследуют его, пугают, с пушками – … [чудовищно]. И сейчас то же самое, только, наверное, подальше от центра, там, где камер нет. Ну, или уже не из открытой машины, не физически, а как-то иначе это делают.

Я до сих пор, если вижу компанию из четырех человек, прикидываю отход или что есть под рукой, чтобы взять – рефлекс выработан. Потом приближаюсь – вижу, что это нормальные люди идут (смеется).

– То есть время не изменилось?

– Время – как было, так и есть. Тупые наверху, умные в углу (усмехается).

– А вообще вам насколько важно сопротивление какое-то, времени, например.

– Мне это вообще не надо, я терпеть не могу сопротивляться чему бы то ни было, конфликтовать. Я, честно говоря, с радостью бы ничего не делал – я так люблю это делать. Но, правда, не долго. Вот как раз в то время, когда я в Москве бомжевал и так далее, это были периоды жуткого безделья, пьянства, и что-то я прикурил тогда. Через месяц уже начал с ума сходить. Очень вовремя все появилось – и "Коляда-Театр", и "Шаманны" пошли в гору.

– Вы говорили, театр Коляды – это панк-театр. Это до сих пор так?

– Нет (улыбается). Теперь это панк-театр, который превратился в такой нормальный взрослый мудрый театр.

"Между небом и землей жаворонок вьется", постановка Николая Коляды, 2018. Фото: kolyada-theatre.ru

– И все-таки: видела на YouTube короткометражку "Вика, скальпель!". Ваш герой там собирался устроить перфоманс где-то в Москве и публично отрезать себе ягодицу. Смотришь и думаешь: блин, сейчас он себе ее точно оттяпает. Или в "Между небом и землей" – там вы, по-моему, руку поранили, когда играли "в ножички" между пальцев.

– Я там то раню, то не раню. Нет, я отыгрываю. В Москве, мы когда первый раз показывали эту вещь, везде было написано, что Ягодин распорол себе палец – нет, я не порол. Честное слово – отыграл.

– Но это так выглядит…

– Это совсем легкая царапина, и это все не важно… Не надо этого. Хлещущая кровь – это не работает. Открытая такая какая-то жесть чаще всего выглядит глупо или смешно. Взять того же "Ричарда III", страшный, жуткий спектакль, а, казалось бы, что там такого? Это просто чай – чайные пакеты. То есть чайные пакеты могут быть страшными и ужасными – вот такой театр я понимаю.

Ричард, он же обычно делается хитрым таким – хопа! Мы начали работать над ним, и вообще не пошло, скучно было. А потом появился этот чай, он как-то обезобразил меня, герой стал брутальным и грубым, и что-то появилось. Я говорю: наверное, Николай Владимирович, Ричард должен делать все открыто.

Олег Ягодин и Ирина Ермолова. "Ричард III", постановка Николая Коляды, 2015. Фото: Николая Коляды/facebook.com

"Ричард III". В спектакле задействованы живые змеи. Фото: kolyada-theatre.ru

Это как, если сейчас придет человек, который станет что-то такое вытворять, – все только рот откроют, изумятся. Гитлер, наверное, так и прошел в Европу – в лоб, без рефлексий, без всяких там подводных течений. Люди пока недоумевали – хоп, уже пол-Европы под ним.

И вот Коляда сначала принес чай, а потом говорит: ну-ка, а давай в воде попробуй, а пусть это будет каркаде. И сразу все по-другому заиграло. Не хватало, как в "Ревизоре" (спектакль по Гоголю, 2005) земли, какого-то месива такого, остроты.

"Ревизор", режиссер Николай Коляда, 2005. Фото: kolyada-theatre.ru

Артисты "Коляда-Театра" моют сцену после "Ревизора". Фото Николая Коляды/facebook.com

Но это все не то, не театрально.

– Вы же как раз любите, когда не театрально.

– (Улыбается.) По-настоящему. Я люблю, когда по-настоящему. Театр – это фантазия. Это как литература – она должна быть настоящей, но написано должно быть с выдумкой, с языком. То есть театр – это язык. А когда в лоб пишут… "Архипелаг ГУЛАГ" Солженицына – ужасная книга, хоть она и правдива, и все что угодно, но она просто плохо написана. По-моему, он … [сильно лукавит]. Это документалистика. Не, она хорошая, но тут – как в театре: если выходит человек и начинает впрямую рассказывать…

– Как Театр.doc?

– Это самое скучное было, что я видел. Серьезно. Я был на паре их спектаклей. Я понимаю, что это сейчас – легендарный театр, все дела, но это такая … [ерунда] полная. Это просто (изображает мучение). Все сидели маялись, делали вид, что это, конечно, гениально, да, и что это очень затрагивает, но … [черт возьми]! Хотя, может быть, я неудачное что-то видел. Ребята хорошие там…

– Да вы вообще никогда никого не хвалите, кроме Коляды!

– Нет, я видел много хороших спектаклей и кроме Коляды (смеется). Например, омский ЦСД или в ижевском Les Partisans очень смешные спектакли. Мне нравятся такие камерные театры, они приезжают на "Коляда Plays" – очень много хороших. "Инди-театры" (от англ. independent – независимый) мы их называем.

А одним из первых ярких впечатлений был Театр имени Кристины Орбакайте в УрГУ (театр основан в 1994, УрГУ – ныне УрФУ). После него братья Пресняковы (писатели, драматурги из Екатеринбурга, живут и работают за рубежом) пошли в гору. 20 лет назад они показывали такую жесть! Я там так смеялся.

Серьезно, это было нечто.

– То есть вам нравится, когда парадокс есть, какой-то взлом реальности.

– Нравится удивляться, вот и все – как любому человеку.

На спине у Олега - Лярва, наколка, с которой связана одноименная песня из альбома "Кафка"

– Вы уже больше 20 лет в театре – нет выгорания, механизации, работы на автомате?

– Нет.

– Получается как-то уходить от этого?

– Получается испытывать удовольствие. Но бывает, накатывает куча всего, и тогда ничто не в радость – ни "Курара", ни театр, ничто вообще. Но это – внутреннее ощущение, оно со сценой не связано.

– А как из этого состояния выходить?

– Надо понимать, что все это …. [чушь], все это иллюзии.

– Просто забить?

– Просто забить не получается, вот я сейчас сижу и думаю об этом. Но понимаю задним умом, что все равно все будет нормально (смеется). Надо понимать, что то, на что ты злишься, – это в общем-то не проблема. Ничто не проблема в сравнении с тем, когда ты не можешь выйти на улицу, чтобы тебя не запинали ногами. Вот это – самое главное, от чего мне удалось избавиться, и с тех пор любая проблема не проблема вообще. Очень полезно пережить действительно напряженные детство или юность, потом вся остальная жизнь переносится гораздо легче.

– Про юность как раз был вопрос. Вы бывали в ситуациях, когда страшно жить. Сейчас идет волна суицидов среди подростков, которые не знают, за что зацепиться, не видят ценности жизни. Вот вы говорите в интервью, что смерти нет, а что бы вы таким подросткам сказали?

– Я бы сказал, что все идет по расписанию. Со мной вообще все любят поговорить, что-то рассказать. Я какое-то время с этими ребятами спорил: да ты подожди, да туда-сюда. А потом понимаю: вот сколько ему? 30 лет. То есть он через 10 лет он будет говорить то же самое, что и я сейчас. Все испытывают одни и те же эмоции, хоть убей. Это то, что надо пережить каждому. Для этого существуют хорошая литература, хорошая музыка, которые объясняют, что многое из того, что кажется катастрофой, не так уж и важно. Мне очень помогла в свое время избавиться от любовной проблемы "Анна Каренина". Серьезно, без шуток. Я прочитал и понял: боже! Какие там еще пожестче страсти. Зачем она полезла под поезд? Перетерпела, не знаю, месяцок бы – ну, грубо говоря. Все очень точно описал Толстой, все эти тонкие нити.

– Кстати, как-то вы сказали, что у Коляды все пропитано страхом смерти.

– А я говорил, да?.. Ну, а как? Что ни спектакль, то – гроб.

– При этом вы же говорите, что смерти нет…

– Что значит, я говорю!? Это говорит любая религия, любой здравый ум.

Уже по всем статьям, научным каким-то исследованиям это сквозит, все гораздо тоньше. Ну, то есть вся материя – это как кино, которое мы смотрим, понимая, что за этим стоят оператор и сценарист. Сценарист, которому пришла в голову откуда-то эта идея. А мы уже видим картинку и верим ей, проживаем это.

Что касается смерти, от страха-то никто меня не избавлял, конечно, страх чужой смерти – жуткий. Я перестал ходить на похороны, года три уже никуда не затащишь – а мрут и мрут. Все, кто младше меня, мрёт, вообще жесть. Тут даже не обязательно страх, а боль такая. Почему я не боюсь, может быть, смерти – потому что у меня нет такого: как я так проживу, и ничего не останется от меня?! Мне это … [безразлично]. Может быть, я лукавлю, конечно...

– Сейчас многие актеры, великие актеры, стараются оставаться на сцене до самого предельного предела, пока не вынесли. Вы о себе в этом смысле думали?

– Я не думаю о будущем вообще. Я думаю о будущем Алисы, о дочери.

– А вот смотрите, Коляда – гений и Федорченко (Алексей, режиссер) – гений…

– Коляда – гений. Федорченко я не знаю лично. Он крутой. Но гений – это не только то, что делает человек, но и то, как он живет.

Дарья Екамасова и Олег Ягодин. Кадр из фильма "Ангелы революции", 2014

Я не знаю, как живет Федорченко, при всем моем уважении, я его не знаю настолько близко. Кино он, да, офигенное снимает и работает очень прикольно – он вообще ничего не говорит (смеется). В "Ангелах революции", например, я только на середине съемочного процесса узнал, что мой герой – это прототип Арсения Авраамова, композитора, которого называют отцом индастриала – он в революционные времена, 1918 год, писал индустриальные симфонии – с паровозами и так далее. Знай я об этом, конечно, по-другому бы все сделал. Такой шикарный фильм, и так плохо я там сыграл... И вот в этом Федорченко – классный, он доверяет актеру, не боится, что кто-то сделает что-то не так. Ему другое важно. Это очень интересно.

– А Коляда?

– А Коляда – не люблю это слово – но он гений. Гений места, гений жизни, гений в том, что он может делать какие-то реально божественные вещи, причем по жизни. И в тоже время может творить абсолютно безобразные вещи, это … [катастрофа]. То есть тут не так, что мы в театре пляшем, и танцуем, и не нарадуемся. Нет – по-всякому бывает. И это круто, это по-настоящему.

У нас девочка работает – к нам все время приходят девочки работать и через месяц они вот с такими глазами, конечно, немного "приопухают" от команды. Мама девочки – большой поклонник театра. И девочка все хочет уйти, потому что времени нет, денег нет, на море не съездить, випассану (курс медитаций) не пройти и так далее. Мама говорит: оставайся, потому что здесь все по-настоящему.

Коляда же из деревни, Пресногорьковки – вот эта деревенская закваска, она очень правильная. У нас Серега Фёдоров (актер) из деревни и у меня друг очень хороший Вася Котов (группа "Метеоритмы", Екатеринбург) – он тоже деревенский. Это другая планета, воспитанные в деревне люди – это совсем другие люди. И "Коляда-Театр" – как хорошая большая деревня со своими проблемами, со своими взлетами и падениями.

Гамлет - Олег Ягодин, тень отца Гамлета - Николай Коляда, 2007. Фото: Евгения Вуль/start-std.ru

– О Коляде Валерий Кичин (критик) написал, что его театр – это ритм, музыкальность, и иногда даже фабула и тому подобное становятся неважны. Вы с этим согласны?

– Да-да-да. Коляда – это музыка, конечно. Поэтому я держусь "Коляда-Театра". Это оратория какая-то, симфония. Даже в спектаклях простых, камерных, там, где только двое на сцене, все равно он все здорово делает, и я это понимаю не то что с полуслова, а с полузвука. Или одежда – раз оденет, и уже понятно становится, что играть.

На репетиции спектакля "Иван Федорович Шпонька и его тетушка", 2018

– Творческие люди же обычно страдают от кризисов. Ощущение, когда не пишется, вас не одолевает?

– Бывает, что очень нравится музыка, и к ней очень хочется сделать нормальный текст. Тут важно, что чем больше ты напрягаешься, тем меньше удачи, надо расслабиться, и ключ найдется – фраза или то, от чего оттолкнуться. Самый яркий пример – "Это не мое пальто" (песня из альбома "Архимед"). Я действительно встретил Фелютича (Александр) по дороге. Он тогда эту фразу подкинул, и от нее все уже раскручивалось.

"Курара". Репетиция. С сооснователем группы Юрием Облеуховым

– Песня "Камера. Мотор. Начали" – это определенные съемки или о кино вообще?

– Да, да. Я снялся в … [ерунде] такой – скоро выйдет, ждите. Не знаю, может, и не выйдет, там как-то зависло все, и слава богу.

– То есть с кино так и остаются у вас натянутые отношения?

– У меня прекрасные с ним отношения, я очень люблю кино смотреть и сниматься уже полюбил. Есть свой прикол в этом. Просто раздражает – там все написано в тексте песни – актерское серьезное отношение к этому.

Уж точно у меня в кино амбиций никаких нет, я сыграл все, что можно для актера. Но деньги нужны.

– Я помню, вы болеть начинаете, когда фильм плохой.

– Ну, вот сейчас я стараюсь не болеть, потому что все-таки кино мне нужно, потому что это – будущее моей семьи. Просто в какой-то момент решил, что буду соглашаться на все. К тому же это очень полезно для театра. Все, кто снимается в кино, лучше играют, серьезно, это хороший опыт.

– А почему?

– Потому что там нельзя играть, это камера. Максимально естественным ты должен быть, отражаются какие-то тонкие, тончайшие грани, которые я, кстати, плохо делаю до сих пор. Я плохо снимаюсь в кино пока, хуже, чем работаю в театре.

– Вы же в "Орлеане" просили переснять какие-то сцены, когда пересмотрели отснятый материал.

– Я прямо увидел, что сфальшивил. И очень много обнаружил, да, у себя таких штампиков, от которых потом старался в театре тоже избавиться. Плохо я еще в кино играю.

Кино – это, конечно, все очень странно. Вот это вот: "левее, чуть левее" или "давайте то же самое, только вот так голову поверните". Ну как это может быть интересно?! я не могу понять. Говорят, например, тот же Дюжев в обморок падал, когда кричал на людей – в роли Петра первого. Актеры, они очень серьезно к кино относятся. Но это ведь рай! Ты приходишь, … [блин], жрешь, пьешь часами. Подвинтил там что-то, поснимался. При этом всё очень серьезно все обсуждают – здесь вот так или вот так будут бананы (двигает тарелку), чтобы удобнее брать было. Может быть, один там какой-нибудь жестяной день выпадет, когда ты под дождем идешь, и всё.

Пластический грим от студии FXDG в фильме "Орлеан", режиссер Андрей Прошкин, 2015.Фото: fxdesignpro.com

– В театре тяжелее работать?

– Конечно. Ты приходишь и с 11.00 до 14.00 тебе надо сыграть спектакль – прогон. Потом перерыв, а вечером ты играешь спектакль, только уже от начала до конца. То есть ты весь этот фильм отыгрываешь за два часа. Там некогда подвинуть бананы. Или голову повернуть – в свет попасть. И при этом еще Коляда может за две недели спектакль сделать – вообще жесть. Он бросает в воду сразу, это такой дзен! Но это правильно, чем жестче, тем лучше, зато потом легко.

– А когда уже потом-то наступит?

– А вот потом – да (смеется), я тоже все жду, когда уже. Не, ну сейчас полегче стало, последние полтора года. Ровно десять лет это была гонка. Если два выходных за полтора месяца – уже спасибо.

Беседовала Елена МЕЗЕНОВА

Фотографии Станислава САВИНА